ВВЕДЕНИЕ

 

Я предполагаю, что существует целое пространство образов и ощущений, очень редко выражающее себя в нашей повседневной жизни. И когда они выходят на поверхность, то могут принимать противоположные формы. Это тёмная, обратная сторона. Каждый, кто видит её, распознаёт подобное в себе. Силы, редко встречающиеся при свете дня.

Шутил ли над нами Джим Моррисон?
Моррисон, звезда рока шестидесятых - таинственный и эротический плейбой в чёрных кожаных штанах и со склонностью к философскому самопоглощению. Культурный герой, он выталкивал себя за пределы, обнажая глубины сердца своим молодым слушателям, только что оправившимся от захвативших умы Боба Дилана и "Роллинг Стоунз". Джим Моррисон, первый театральный актёр рок-н-ролла, был на этот раз чем-то совершенно иным.

Дитя войны, рождённый в Мельбурне (шт. Флорида) 8 декабря 1943, он вырос в упрямые и изобильные пятидесятые, чтобы затем взбунтоваться против своих воспитателей десятилетием позже, как и многие миллионы молодых людей. Но Моррисон был единственным в своём роде: подлинная Тёмная Звезда, певец, открывший свою душу и пригласивший посвящённых прийти и всмотреться.

Вместе с "Дорз" им создавалась музыка, ставшая одной из лучших в поздние шестидесятые и ранние семидесятые, музыка, великолепно звучащая даже сегодня. Первые две пластинки - "The Doors" и "Strange Days" - содержат одни из наиболее сильных вещей жанра рок-музыки из когда-либо созданных. Интеллектуал в костюме из змеиной кожи, Моррисон всегда хотел большего, чем быть мишурной поп-звездой - но режиссёром и поэтом, видя себя в образе некоего современного героя эпохи Возрождения, бесподобным. И это неумолимо уничтожало его: он кончил в страданиях от собственного образа, накачанный алкоголем, презирающий своих слушателей, ненавидя измученного Адониса, самим же им созданного. В реальности Моррисон испытывал мучения большие, чем кто-либо знал. От звезды, пойманной в теле юноши, он дошёл до человека, захваченного внутрь собственного имиджа. И он был первой буквально самоуничтожившейся рок-звездой. Дженис Джоплин и Джими Хендрикс умерли прежде него, но лишь он действительно нуждался в побеге.

Джиму Моррисону суждено было слишком многое узнать для своих двадцати семи, стать наиболее обожаемым представителем сцены после Элвиса. У него были сексуальность, "драйв" и страстность; он хорошо выглядел и был интеллектуален, имел голос, талант к написанию вызывающих чувства, манипулирующих и нигилистичных стихов, склонность к Дионисической образности. Частью поэт, а частью - клоун, человек, открывший себя, часто играл собственные фантазии. Он был настолько шоуменом, насколько был шаманом - актёр, развивавший свою личность, своё самосозидание настолько, насколько далеко это могло зайти. Ко времени его "уединения" в Париже, "Дорз" практически распались (хотя члены группы продолжают это отрицать), и - бородатый секс-символ с пивным брюшком - Моррисон собирается вновь открыть себя, но как поэта. Ему этого было не суждено - он был найден мёртвым в своей ванной в Париже в июле 1971, что выглядит как передозировка героина - и ему гарантировано вечное бытие в "зале славы" рок-н-ролла. Уничтожив всё созданное за последние пять лет своей жизни, он остаётся, вместе с Джеймсом Дином и Джими Хендриксом, одним из наиболее уважаемых героев молодёжной культуры, героем, умершим до пришествия своего времени. Героем, вырвавшимся из времени в вечность.

Глава 1
ПЕР-ЛАШЕЗ

Среднестатистический октябрьский уик-энд, Париж сер и холоден. Завсегдатаи кафе разбрелись по домам, деревья стоят во всей красе, какая может быть без листьев, и резкие зимние ветра не за горами. Самый простой путь добраться до самого знаменитого парижского кладбища Пер-Лашез - это сесть на постоянно переполненный трамвай, циркулирующий вокруг города по Boulevard Peripherique. Кольцевая дорога отделяет Париж от пригородов, а столицу от остальной части страны. Вы покидаете трамвай на Porte de Bagnolet, вступая в пределы 20-го квартала, на северо-западе города. Далее, по Rue Belgrand, затем по Avenue Gambetta, - и вы уже в Пер-Лашез.

Внушительных размеров городской некрополь был основан вскоре после свершения Французской Революции, для захоронения тысяч трупов, лежавших штабелями на маленьких парижских кладбищах. Позже развернули широкую кампанию за перемещение останков знаменитостей на Пер-Лашез. Так сюда попали Мольер и Бомарше, философ Абеляр с его музой Элоизой, среди многих прочих. Затем Бальзак придумал здесь хоронить своих героев; поскольку его романы публиковались главами в газетах, у парижан постепенно появлялась привычка приходить сюда по воскресеньям, отыскивая самих себя. Теперь здесь покоятся Гийом Аполлинер, Сара Бернар, Мария Каллас, Шопен, Айседора Дункан, Модильяни, Эдит Пиаф, Писсарро, Пруст, Симона Синьоре и Оскар Уайльд, как впрочем, и сотни других. Здесь есть монументы в память коммунаров революционной эпохи, а также миллионов жертв Холокоста - всего более миллиона человек погребено на Пер-Лашез, небольшом городе, чьими живыми горожанами являются только охранники и местные кошки. Как в каждом городе, и здесь есть свои жилые кварталы и бизнес-центр. В пределах первых - широкие авеню мраморных маволеев и семейных склепов, украшенных орнаментом и большими букетами цветов; второй составляют меньшего размера могилы, бесконечное море погребений.

Джима Моррисона вы не найдёте среди мавзолеев, наоборот. Однако его могилу найти несложно, благо руками поклонников повсюду расставлены указатели, начертанные мелом и углём: "Сюда", "Джим через 200 метров", "Сюда - здесь Lizard King" - десятки маленьких стрелок, чтобы помочь отыскать толпам пилигримов путь к их цели. Всё исписано граффити: "Анархия", "Джим не умер", "Двери закрыты", "Джим, люблю тебя вечно - ты жив в моём сердце", "Из Италии к Джиму Моррисону, навечно", "Джим, люблю тебя дважды", "Смерть даёт нам крылья, но его не достичь", "Джим, ты покинул меня, можно мне придти к тебе?" Всё вокруг его могилы испещрено текстами песен, написанных крупными буквами.

Хотя могилу нетрудно отыскать, зато трудно разглядеть, тесно прижатую группой надгробий. Это большой каменный блок, исписанный лозунгами о "Doors". Годами алебастровый бюст украшал надгробие, но был украден в мае 1988-го. Могила прямо дышит виски и никотином, и земля вокруг усыпана бутылочными пробками и сигаретными бычками. Захоронения вокруг неё регулярно очищаются от граффити, но некоторым, настолько изрисованным слоганами, что потеряли видимость выбитые на них буквы, не помочь. Как и деревьям, истыканных ножами. Чарльз Гондуин, умерший 24 декабря 1947, должно быть, ворочается в своей могиле, так как его надгробие страдает от граффити более всего.

И спустя девятнадцать лет после своей смерти (книга издана в 1990 г.), Моррисон продолжает собирать толпы народа. Вот два парня в кожаных куртках, футболках и джинсах, сидящих по разные стороны могилы, и разделяющих между собой бутылку пива - они курят и смотрят в землю. Воткнутая в землю бутылка виски, две пустые из-под текилы и бурбона на поребрике - похоже, змию ребята поклоняются не в меньшей степени, чем Моррисону. Три шведские девушки в горнолазной обуви и с рюкзаками курят гашиш, пока одинокий бельгиец опустошает ёмкость с дешёвым красным вином. Жестикулируя, шестёрка передаёт между собой пиво, вино и косяки. Фаны своим пьянством напоминают самого Моррисона. Каждые несколько минут приходит ещё кто-то, примыкая к толпе у маленького монумента, изучая граффити и тут же снимаясь на память рядом с надгробием. День продолжается.

Каждые двадцать минут проходят стражи. Они сгоняют посетителей с могил, пускают в расход пустые бутылки и обёртки, конфискуют спиртное. Несколько лет назад парижская молодёжь днём и ночью шаталась здесь, бренчала на гитарах, совокуплялась, покупала и принимала наркотики или просто оттягивалась. Наконец, полиция прекратила эти выходки, и началось постоянное патрулирование окрестных мест. На двенадцатой годовщине со дня смерти Джима, в 1983-м, стражам порядка пришлось даже применить слезоточивый газ, дабы разогнать группу таких вот "скорбящих".

Кстати, в современные нам дни могилу посещают не только пилигримы-поклонники творчества "Дорз". Как Центр Помпиду или Эйфелева башня, как лондонский Ковент-Гарден или Карнаби-стрит, она стала местом встреч туристов.

Двадцатилетняя Джэки из Сиднея. Она тут потому, что Моррисон представляет для неё идеологию и свободу Шестидесятых. Ли Демело из Онтарио, двадцати двух лет, в Европе впервые, в Париже на две недели: "В общем, все достопримечательности мы посмотрели, и вот решили сходить сюда, как выдался денёк. Но это не то, что я ожидала. Вокруг внушительные надгробия, а подходя к могиле Моррисона, вы видите что? Ничего. Но всё равно это здорово - я единственная из моих канадских приятелей, побывавших в Париже, и я могу по возвращении рассказать о том, как мы были на могиле Моррисона. Круто. Мы сфотографировались рядом с ней, чтобы показать это."

"Он ведь всё еще много значит для людей, верно? Их альбомы всё ещё продаются. Они не похожи на группы-однодневки, что приходят и уходят... они всегда будут. Для меня "Дорз" тоже многое значат",- говорит Блю, сорокадвухлетняя учительница-француз, живший в Париже во времена Джима. Она принесла одну розу на его могилу. "Я здесь была дюжину раз с тех пор, как он умер - я прихожу сюда всякий раз, когда бываю в Париже. Я прихожу, потому что во многих аспектах он представлял наше поколение. Никогда не была поклонницей его музыки, но мне нравилась его поэзия - как я вижу, он пытался сказать нечто совершенно новое своими стихами. Но никто не понял его, и он начал манипулировать людьми, когда не находил признания. Я знаю женщину, которая была знакома с ним, и она говорит, что его убеждённость в своих стихотворениях была выше, чем в чём-либо, что он делал. Когда он увидел их опубликованными, он был рад так, как когда вышла первая пластинка. Жаль, что он стал столь манипулирующим, потому что я думаю, что в нём что-то было. Жаль."

Актёр Джулиан Сэндз ("Чернокнижник", "Елена в ящике" и др.), проходит мимо, останавливаясь на мгновение. Фотографы и туристы приходят и уходят, кто-то удивляется, почему имя "Моррисон" ошибочно пишется как "Мориссон", стражи проходят снова, и день клонится к закату. Похоже, что последнее пристанище Моррисона - самый старый в Европе ночной клуб под свежим воздухом, возникает ощущение, останься здесь чуть дольше - и увидишь тут любого, кого ты знаешь. Поднимается ветер, и Блю собирается уходить. "Думаю, больше уже не приду сюда," говорит она. "Место всё более напоминает помойку."

Существует столь много слухов о смерти Джима, как и о его жизни. И не только о самих обстоятельствах кончины, но и о причинах, вызвавших её. Выбирайте, что пожелаете: он всё ещё жив; его тело выкрали калифорнийские друзья вскоре после похорон и перевезли его назад в Калифорнию; его кремировали и пепел развеял над Парижем парижский торговец героином, снабжавший его; его пепел развеяли над Сеной. Одному журналисту даже сказал местный охранник, будто семья Моррисона в начале восьмидесятых забрала тело. Возможно, что связи Адмирала ВМС Стива Морисона позволили ему тайно перевезти тело сына обратно в США. Граффити рядом с могилой гласит: "Мы сюда пришли увидеть тебя, Джим, даже зная, что тебя тут нет". Вопрос открыт, и миф может продолжаться веки вечные, хотя теряет свою таинственность, если вы верите, что он похоронен здесь, на Пер-Лашез.

Спустя два часа могила покрыта цветами: букетами тюльпанов и красных роз. Пине Флёрс, цветочник, ведущий дела прямо рядом со входом на кладбище на бульваре, говорит, что каждый день год за годом продаёт цветы идущим на могилу Моррисона. Он это узнаёт, потому что они обязательно покупают открытку с изображённым на ней его бюстом.

Вы покидаете кладбище, а граффити всё продолжаются: "The Doors навсегда, они вне времени", "Я вопрошаю тебя, Джим, конец ли это?", "Да катись всё к чёртям", "Джим умер, но не ушёл", "Джим, мы молимся за тебя вечно", "Джим, Бекки (Кристал Лейк, Иллинойс) Любит Тебя". Граффити со всего мира - загадочные маленькие послания на итальянском, французском, немецком, испанском, личные письма из Австралии, Америки, Канады, Британии...

Глава 2
ЛОС АНЖЕЛЕС

Весной 1965 люди со всей Америки начали стекаться в Лос Анжелес, для того чтобы купаться в дурманящей ауре революции жизненного стиля, надвигающейся культуре богемы. Город быстро наполнился чудаками, одетыми в кожаные куртки, обрезанные на коленях брючины, шали и кружева, индейские прикиды и цветастые рубахи. Музыканты, художники и актёры, фильм-мейкеры, скульпторы и дизайнеры, туристы-"дикари", гедонисты и просто хиппи: синтез социальной революции Западного побережья. В Сан-Франциско порядок был частью жизни, здесь же, в L.A., была синестезия и чувственный переполох. LSD становился символом города, говорилось, что сама жизнь в Лос Анжелесе - это постоянно быть в кайфе.

...Согласно легенде, если так можно сказать, "кинофильм жизни" Джима Моррисона начался в 1947 году, когда ему было четыре года. Проезжая через пустыню Нью-Мексико, семья Моррисонов натолкнулась на ужасное дорожное происшествие, событие, которое впоследствии вызовет отзвуки в жизни Джима, и о котором он ещё прямо напишет в своих стихотворениях. Моррисон был убеждён, что в четыре года душа погибшего индейца пуэбло вошла в его тело, изменяя ход всей жизни. Очень многообещающее начало "кинофильма".

"Я впервые увидел смерть," - скажет Моррисон, "я, мои мать и отец, вместе с бабушкой и дедушкой, ехали на закате через пустыню. Грузовик с индейцами или врезался в другую машину, или ещё что-то - но по всей дороге были разбросаны тела индейцев, окровавленных и умирающих. Мы остановились... Не помню точно, кажется, я видел их раньше в кино, но вот теперь все эти индейцы лежали на дороге, умирая от потери крови. Я был всего лишь ребёнком, так что меня оставили в машине, пока отец с дедом выходили... Я не видел ничего - только забавную красную краску и лежащих вокруг людей, но я знал, что что-то случилось - я мог чувствовать вибрации от людей рядом со мной, потому что они были моими родителями. И всё, и всё внезапно мною осознанное,- это было то, что они понимали обо всём случившемся не больше моего. Впервые я почувствовал страх... и я думаю, что тогда души тех мёртвых индейцев - одного или двух - обезумевши, бродили вокруг, и прыгнули в мою душу. Я был словно губка, готовый принять это... это не история о призраках, это что-то по-настоящему имеющее смысл."

Джиму Моррисону, сыну высокопоставленного морского офицера, было предначертано родиться в семье с давними военными традициями. Джеймс Дуглас был первенцем Стива и Клары, - толстощёким здоровым малышом с холодными глазами-искорками. Вскоре после его появления на свет, Стива назначают служить на тихоокеанский флот, где он пробыл три года, участвуя в изнурительной японской военной кампании. Первые годы жизни ребёнок, таким образом, проводит с матерью, дедушкой с бабушкой по отцовской линии, в их доме в Клируотер, Флорида. Когда отец вернулся с войны дождливым летом 1946-го, семья начала цыганское существование, на шесть месяцев осев поначалу на реке Вашингтон, а потом на год - в Альбукерке, Нью-Мексико. В следующие пятнадцать лет старшего Моррисона командируют по всей Америке - манёвры и служба отделяют его от дома. Если Джим нуждался в отцовской фигуре - то таковой рядом с ним не было.

В начале 1948-го Стив Моррисон привёз семью в Лос Альтос на севере Калифорнии, где они провели четыре года. Затем на год им пришлось вернуться в Вашингтон (Стива отправляют в Корею), затем переехать на два года в Клермонт (Калифорния). У Джима появляется сестра, названная Энн, и брат Эндрю. И они всё скитаются по стране: старший Моррисон возвращается из Кореи, и на два года, до Сан-Франциско, они оседают в Альбукерке. В декабре 1958 они возвращаются в Вашингтон, где остаются на три года, и где Джим учится в школе имени Джорджа Вашингтона.

Семья состояла из людей среднего класса, республиканцев с основательными патриархальными традициями - таких становилось всё меньше в те годы. Государственная служба в пятидесятых приносила финансовый достаток, но не эмоциональную стабильность. В жизни Моррисона не было укоренённости, что выработало в нём защитную оболочку и вместе с этим стиль восприятия того контингента людей, с которыми, как он чувствовал, отношения надолго не продлятся. За ним не стояло команды, группы людей, которых он мог бы назвать своими, так что, где бы он ни был, он переделывал себя подобно хамелеону.

Он быстро вырос. В юности он обнаруживает общественную сторону своей натуры, и вырабатывает систему отношений с миром. Он желал нравиться, и самым лёгким способом было дурачиться и выкидывать всякие возмутительные штучки. Моррисон вёл себя весьма раскованно. Также в нём нашлось что-то от Макиавелли - ему легко давалось манипулировать школьными товарищами. И слабоватое чувство юмора давало о себе знать. При нём была его нарочитая таинственность, сдобренная целой галереей масок и ролей.

Именно в школе имени Вашингтона второкурсник с неспешным отчётливым произношением начинает сочинять стихи. Джим пишет в дневнике короткие рассказы. Он погружается в книги. Их у него было очень внушительное количество, и он глотал каждое слово Уильяма Блейка, Джека Керуака, Алена Гинсбурга, Колин Уилсон, Олдоса Хаксли, Сартра и Рембо, воспитывая свой вкус. Скоро он становится очарован романтикой поэзии; как отмечают Джерри Хопкинс и Дэнни Шугерман в своей биографии Джима ("No One Here Gets Out Alive"): "Для Моррисона быть поэтом означало более, чем написание стихов. Это было обязательство перед жизнью. Просыпаться каждое утро в лихорадочной ярости и осознавать, что только смерть способна её угасить. Даже быть убеждённым, что это за страданием последует необыкновенная награда."

К этому Моррисон мог стремиться. Но несмотря на свой высокий интеллект и даровитость, он был абсолютно равнодушен к возможности карьерного роста. Будучи примечательно умным, ему не доставляло трудов постоянно получать высокие отметки, и это при том, что большую часть времени он занимался чтением поэзии, написанием собственных дневников или пьянством. Родители чувствовали апатию своего сына, и отправили его в колледж города Санкт-Петербург (штат Флорида), сообщая ему о том, что ему нужно будет жить со своими бабушкой и дедушкой в Клируотер. Он неохотно соглашается. В сентябре 1961-го остальные члены семьи едут в Сан-Диего, но он направляется в другую сторону. После не самого лучшего года, проведённого в Университете штата Флорида в городе Таллахасси, он настаивает, чтобы родители разрешили ему перевестись в Калифорнийский Университет (UCLA) на факультет кинематографии. Это было в начале 1964-го.

Моррисон был очарован кино, ещё будучи юношей. И несмотря на то, что он знал о возможных последствиях, Джим впервые пробует наркотические препараты - они дают ему настоящую пищу для ума. Через двенадцать бесцветных месяцев, с чувством фрустрации, он уходит из колледжа, получив нелестные оценки на свою курсовую работу, и растворяется на пляжах. Что это был за проект? Короткий фильм свободной формы без различимого сценария был охарактеризован самим Моррисоном так: "Фильм, описывающий сам процесс съёмки фильма... кино о кино". На самом деле это была последовательность абстрактных и сюрреалистических образов, совмещённых вместе наподобие того, что в будущем назовут видеоклипом. Сцена с нацистскими солдатами, взятая из телевизионного шоу "The Outer Limits". Подруга оператора в бюстгальтере, панталонах и в туфлях на высоком каблуке, прыгающая рядом. Попурри бессмысленных образов не впечатлило преподавателей Моррисона, давших фильму оценку "D с натяжкой".

Потеряв студенческую отсрочку, Моррисон становился первым кандидатом на призыв в доблестные ряды милитаристской армии. Чтобы избежать призыва, он переезжает в Венецию, что на южном побережье Санта-Моники, ставшей колыбелью движения хиппи. С июня по август 1965-го года он вместе с другим студентом его курса снимает квартиру, всё время предаваясь пьянству и наркотикам. Употребление LSD тогда ещё было разрешено, и Моррисон приналегал на "кислоту", по его словам, "глотая словно сладости". Его ум вовсю был захвачен книгами, и он желал всё более расширить свои переживания посредством употребления наркотиков. Именно в этот период написано большинство песен с первых двух пластинок "Doors". Песен, вдохновлённых Хаксли, Блейком и другими авторами, которых он знал со школьной скамьи.

"У меня в уме крутилось целостное видение концерта, с группой и слушателями. Те первые пять или шесть песен, что я написал, были как бы заметками о фантастическом рок-концерте, проходившем в пространстве моей головы. И как только я их написал, я желал их спеть. Сначала пришла музыка, а затем слов в такт мелодии, потому что только этим образом я мог их запомнить, и большую часть времени я заканчивал словами и забывал о мелодии. Я постоянно пребывал в учёбе уже лет пятнадцать, и то было замечательное, красивое и жаркое лето, когда я впервые начал слышать музыку."

Моррисон встречает Рэя Манзарека, знакомого по университетской аудитории и одарённого классического пианиста, по выходным игравшего блюз в группе "Rick and the Ravens" со своими братьями в баре Санта-Моники. Как и многие американцы, чувствуя вторжение британского музыкального стиля, он всё же хочет быть звездой рок-музыки: "Мы видели "Роллинг Стоунз" и подумали - хм, целую минуту, - эти парни ведь тоже студенты, изучающие искусство. И люди сходят с ума от них! Девчонки бросаются им на шею. Они штампуют пластинки и делают деньги. Мы тоже так хотим!"

Группе Манзареков удалось занять место команды поддержки "Сонни и Шер", и они пригласили Моррисона стать шестым и заменить гитариста. Джим не владел инструментами. На его дебютном выходе он, стоя позади, обращённый спиной к зрителям, с неподключённой гитарой на ремне через плечо, при этом глядя угрюмо, насколько мог, был точной копией Стью Сатклиффа.

Моррисон любил рок-н-ролл, открывший целый новый мир - свободный, восхитительный и странный, а также интересовался блюзом, но он не думал о том, чтобы стать певцом. И только жаркое лето '65-го и немало "кислоты" убеждают его, что музыка может стать средством выражения идей, заложенных в его поэзии. Он обращает больше внимания на свой физический облик, сознавая, что становится привлекательным в свои 21 год. Поначалу будучи обескураженным неудачей в учёбе, но по мере роста уверенности в собственных силах, всё больше доверия ему внушала идея стать рок-певцом.

Затем опять состоялась судьбоносная встреча с Рэем Манзареком. "Был прекрасный калифорнийский солнечный день, середина августа, и по берегу шёл ни кто иной как Джим Моррисон. Я сказал: "Привет, я-то думал, ты в Нью-Йорке", а он ответил, "Что ж, я был там, но решил остаться здесь. Я живу под крышей у друга, пишу песни."

Моррисон запел "Moonlight Drive", и Манзарек уже был на крючке. "Когда я услышал первую строфу, я сказал, "Вот это да, это же самые лучшие стихи, которые я слышал в рок-н-ролле!" Он пел дальше, и я услышал, как меняются аккорды и ритм: мои пальцы тут же стали двигаться." Рэй спросил, что ещё он написал, на что Моррисон пропел ещё несколько. Манзарек понял, что это шанс, который упустить нельзя, и предложил сформировать группу. Манзарек вспоминает, что в день той встречи Моррисон походил на Давида, запечатлённого Микеланджело. За те месяцы, что они не виделись, он потерял в весе со 160 до 135 фунтов. Вдвоём они нанимают ударника, Джона Денсмора, которого Манзарек встречал на занятиях медитацией в классе. "Их песни были станноваты для меня, потому что я их не очень понимал, но я понимал, что я - барабанщик, а не поэт."

Моррисон думал о группе как средстве выражения своих идей. Он говорил: "Америка задумана в насилии. Американцев влечёт на насилие. Они притягиваются совершённым насилием, прямо как из консервной банки. Они загипнотизированы телевидением - оно как невидимая защитная оболочка против голой реальности. Культура двадцатого столетия больна неспособностью почувствовать какую бы то ни было реальность. Люди приткнулись к ТВ, мыльным операм, кино, театру, поп-идолам, и символы вызывают у них дикие эмоции. Но в действительности, в их жизни они эмоционально мертвы."

Моррисоном также владело то, что он сам называл "Аполлоно-Дионисиевым расколом". Идея этого дуализма пришла от Ницше, посвятившего много труда иссследованию феномена в древнегреческой культуре. Книга немецкого философа "Рождение трагедии" (1872) приводилась Моррисоном в качестве примера книги, которую нужно прочитать, чтобы проникнуть в ход его мысли. Как писал его биограф Майк Джан, это "философский путеводитель по "Doors". Этот термин произошёл от имён греческих богов Аполлона и Диониса. Будучи посланцем богов, Аполлон также курировал музыку, медицину, свет и молодость, и иногда отождествлялся с солнцем. Красивый, молодой, длинноволосый Дионис был богом вина и вседозволенности, со всеобщим женским поклонением. Неудивительно, что Моррисон избирает идентификацию с ним.

Ницше использовал эти понятия для проведения границы между обоснованностью и и инстинктом, между порядком и хаосом. Культура Аполлона представляла порядок и контроль, тогда как Дионисийская культура подвергала опасности и поощряла эмоциональную непринуждённость. "Под обаянием Диониса," писал Ницше, "не только подтверждается союз между человеком и человеком, но природой, ставшей отчуждённой, враждебной или подчинённой, празднующей ещё одно своё примирение со своим потерянным сыном, человеком." Когда он указал на то, что музыка и театр являются прямыми подлинными выражениями Дионисия, Моррисон уже проглотил наживку вместе с крючком, леской и грузилом.

Моррисон часто ссылался на "Doors" как на театр мифов, при этом делая акцент на связи с греческой мифологией. Он сказал однажды: "Иногда мне хочется смотреть на историю рок-н-ролла сквозь призму просхождения древнегреческой драматургии, которая зарождалась группами поклоняющихся, танцующих и поющих. И в один прекрасный день, одержимый выпрыгнул из толпы и стал подражать богу."

В сентябре 1965 Моррисон встречает привлекательную восемнадцатилетнюю девушку с рыжими волосами, Пэмелу Кёрсон, чей отец тоже служил офицером Военно-Морских Сил. Прямо перед встречей она бросила художественные занятия в Городском Коллежде Лос-Анжелеса, и "выглядела ищущей, чем бы осмысленным заняться". Она находит это в Джиме Моррисоне. Пара влюбляется и скоро их уже нельзя друг без друга представить. Джим часто будет ссылаться на Пэмелу как на своего "космического друга", и их отношения продолжатся вплоть до его смерти. Для Моррисона это было подозрительно нормальными отношениями - он читал ей свои стихотворения и лекции о том, какие книги стоит прочесть, а она учила его одеваться. Вместе они ворвались на Планету Голливуд.

Прилетев в Лос Анжелес, Джим оставляет позади своё прежнее воспитание. Лос Анжелес становится сценой выражения его фантазий. В нём он видит город как киноленту с провалившимися актёрами, чудаками, битниками и наркоманами. В Сан Франциско уже умер утопический дух времени, но в Лос Анжелесе слава и удача всё ещё были желаемыми вещами, это был разномастный город без подлинного чувства общности. В нём люди не распознавали зло и добро - но удачу или провал. Многие приходили сюда за успехом, но фортуна избирала немногих. Неудачники проводили время в барах по улице Сансет Стрип, мечтая о том, чего можно было достичь.

Джим Моррисон-актёр был здесь как дома. Он открыл свой город. Лос Анжелес был манифестацией Аполлоно-Дионисиевого раскола в двадцатом столетии, где реальность и вымысел ходили рядом, бок о бок: богатство и нищета, знаменитость и невидимость. Моррисон предполагал, что сможет создать себя здесь заново, и никто этого не заметит, потому что в Лос Анжелесе это никого не заботило - все были заняты поиском себя.

Ещё перед тем, как Манзарек встретился с Джимом, "Rick and the Ravens" подписали контракт с фирмой Aura Records. Их первый сингл провалился, и вместо того, чтобы выпускать очередную верную провальную песню, фирма предоставила им студийное время. "Рик и вороны", уже практически ставшие "Дорз", с благодарностью согласились. Одним сентябрьским вечером 1965-го группа провела три часа в студии "World Pacific" на 3-ей Улице, записывая шесть песен-прототипов: "Hello I Love You", "Moonlight Drive", "My Eyes Have Seen You", "End of the Night", "Summer's Almost Gone" and "Go Insane" (которая позже была объединена в композицию "The Celebration of the Lizard". Они представляли демо-кассеты в различные компании, пока Columbia случайно не предложила им небольшой контракт.

Моррисон окрестил группу, отдавая должное Уильяму Блейку и Олдосу Хаксли; Блейк написал фразу "Если двери восприятия были бы распахнуты, всё вокруг предстало бы пред человеком как есть, безграничным", вдохновившую название книги Хаксли о его мистических переживаниях под воздействием мескалина, "Двери восприятия", опубликованной в 1954.

Джим стал думать о превращении группы в средство выражения, с которым можно было бы себя чувствовать достаточно удобно. Постепенно выражение улыбки исчезло со сценического лица группы, и это был важный момент: получался разнобой между исполнением эзотерическо-философского рока и радостью, что Columbia подписала контракт. Братья Рэя решают покинуть группу, неуверенные в правильности нового направления её развития. Не хватает гитариста, и "Дорз" берут мягкого по характеру Робби Кригера, приятеля Джона Денсмора (они играли вместе в группе под названием "Psychedelic Rangers"). Также он был знаком Рэю и Джону как член класса, где они практиковали медитацию. Уроженец Лос-Анжелеса, Кригер изучал психологию в Университете штата Калифорнии (UCLA) и ему было всего 19, так что он оказался самым молодым участником группы. Но он владел очень оригинальным гитарным звучанием, идиосинкратическим, основанным на фолке, и часто использовал "bottleneck" (звучание его гитары с этой насадкой было сохранено на "Moonlight Drive" - первой песне, которую группа сыграла в полном окончательном составе).

Группа оттачивала звук в течение многих представлений в разных местах Лос Анжелеса, где только давали выступить - в барах, на юбилеях, на свадьбах - в то время основным вокалистом был Манзарек, а Моррисон стоял спиной к аудитории, стесняясь исполнять что-то из того, что он пел перед друзьями. Они, конечно, хотели иметь пристанище при каком-либо клубе, но неизменно получали отказ из-за отсутствия играющего на басу. Они уже было хотели нанять такого на постоянное место, как Манзарека впечатлили возможности электрического фортепиано "Fender Rhodes", на котором играла некая группа, каких было много в ряду посещаемых ими клубов. Фортепьяно звучало наподобие бас-гитары, и нужно было играть в технике, где руки работают независимо друг от друга. Рэй решает использовать его, и рождается Звук, определивший лицо группы: гортанный голос Моррисона; чистые и сложные гитарные партии Кригера; отточенный звук барабанов Денсмора; океанически струящиеся клавиши Манзарека. Чем больше было отыграно концертов, тем увереннее становился Моррисон на сцене. Его неотступно преследовали толпы девчонок, начавших появляться в аудитории, так что он постепенно вырастал в свой образ. Моррисон осознаёт, что может быть сексуальным, одновременно будучи интеллектуалом.

Репетируя в течение трёх месяцев, в январе 1966 "Дорз" посчастливилось стать штатной группой при клубе "London Fog" - маленьком баре рядом с известным "Whiskey-A-Go-Go" на бульваре Sunset Strip. Fog часто посещали любители подвыпить, уколоться, моряки и случайные хиппи - залётные гости, не интересовавшиеся текстуальными тонкостями песен "Doors". Насколько они понимали, эти четверо длинноволосых студентов на сцене работают на бар, стало быть, всё должно быть простенько и добротно. Но "Дорз" бурно развивались. Они могли дать четыре-пять выступлений за ночь, начиная в девять вечера и выкладываясь до трёх ночи с пятнадцатиминутными перерывами.

В такой атмосфере группа работала над звучанием, усовершенствуя свой новый материал ("Light My Fire", "Hello I Love You", "Break On Through" и "Waiting for the Sun"), то есть песни, послужащие им основой для первых трёх альбомов. Они знали их настолько хорошо, что при записи они делали их практически вживую. И поскольку они играли столь часто, приходилось непрерывно экспериментировать, дозволяя себе роскошь долгих инструментальных партий. И таким образом прошли четыре месяца в "London Fog", где они зарабатывали $5 за каждую ночь и $10 в выходные.

Весьма скоро Columbia разорвала с ними контракт, и клуб "Fog" тоже уволил их. Но тут же они были подхвачены престижным "Whiskey-A-Go-Go", становясь собственным составом клуба и играя "на разогреве" для таких команд, как "Buffalo Springfield", Капитан Бифхарт, "Them", "Love", "Turtles" и самих "Byrds". Три месяца они работали за $125 в неделю, обретая репутацию играющих слишком громко. Скоро собрался контингент слушателей, собиравшихся поздно вечером, чтобы слушать только "Дорз". Моррисон становился звездой и приучался любить направленный на него свет прожекторов. Часто он напивался или обкуривался, а иногда проделывал это всё вместе, хотя это лишь способствовало расширению аудитории группы.

В "Whiskey" их впервые увидел Джек Хольцман, основатель и президент "Elektra Records", независимой нью-йоркской звукозаписывающей компании, наиболее известной выпускаемым репертуаром фолк-рока. "Электра" только что подписала контракт с психоделическим квинтетом Артура Ли под названием "Love", и продолжала искать других будущих рок-звёзд. Просмотрев несколько выступлений, Хольцман подписывает контракт.

Это было очень вовремя - из клуба "Whiskey" их тоже выгнали. Однажды ночью Моррисон, употребив LSD, решился на импровизацию в одной из их "длинных" песен - "'The End". Углубившись в книги в своей библиотеке, он наталкивается на известный пассаж фрейдовской теории: "Father," прокричал Джим со сцены, "Yes son". "I want to kill you... Mother... I want to ... FUCK YOU!" Это был подлинный первичный крик. Он шокировал аудиторию, и менеджеры клуба, ужаснувшись, уволили группу.

Рэй Манзарек: "Изначально "The End" была короткой песней, но, поскольку нам нужно было чем-то заполнять время на сцене, мы начали расширять композиции, доводя их до того, что, выходя очередной раз обкуренными на сцену, мы не знали, как будем её играть на этот раз. Было великое лето "кислоты", и мы много импровизировали." Теперь, когда Моррисон писал практически все песни, "Doors" крепко укрепилась в русле психоделической культуры. Его песни часто были требовательны или неуместны, но были написаны, как рекламный плакат: выразительно и ёмко.

Воодушевлённый успехом группы, Джим начинает привносить всё больше и больше философско-мифологических связей в тексты песен, демонстрируя свою недюжинную литературную осведомлённость. Дни, проведённы в библиотеках, даром не прошли, потому что его чтение запоем на разную тематику начало делать ему карьеру. Творческим способностям Джима Моррисона помогали эксперименты с LSD, пейотом, амилонитратами, травкой и просто алкоголем. Ему всё еще негде было жить, и он предпочитал бродить по улицам западной части Лос Анжелеса в поисках мест ночлега. По сравнению с ним, остальные члены группы вели пристойный образ жизни, и их приёмы наркотических средств не мешали работе. Наркотики подпитывали теперь работу Джима, он всё более становился зависим от них, чтобы чувствовать себя в порядке. Но успех был уже за углом, нужно было подготовиться.

Джим Моррисон видел себя в роли Диониса, и мог очень крепко верить в то, что он измеряет пределы реальности (Рембо писал, что поэт становится видящим путём "длительного, беспредельного и систематического приведения чувств в беспорядок").

"Главным тезисом" Моррисона, постоянно подчёркиваемым им и в песнях, и в интервью, было противостояние реальности. Обычное объяснение тому было: "Люди страшатся самих себя - своей собственной реальности - в особенности своих чувств. Люди рассуждают, насколько велика сила любви, но это чушь собачья. Любовь ранит. Чувства беспокоят, теребят. Людей учат, что боль опасна и злобна. Как же могут они чувствовать любовь, если им страшно чувствовать? Боль нужна, чтобы разбудить нас. Люди стремятся скрыть свою боль, но они неправы. Вы чувствуете свою силу, испытывая опыт боли. Вот что значимо. Боль есть ощущение - и ваши чувства являются частью вас. Вашей собственной реальности. Если вам за них стыдно, и вы их прячете, вы этим позволяете обществу уничтожить вашу реальность. Вы должны стать за своё право чувствовать собственную боль."

"Иногда боль слишком сильна для исследования, даже для терпения,"- говорил он, объясняя значение строчки "Мой единственный друг, конец" (My only friend, the End"). "Это не должно пугать, казаться опасным. Страх перед смертью даже сильнее страха боли. Странно, что смерть заставляет людей пугаться. Жизнь ранит много более смерти. Когда она приходит, боль окончена. Да, я думаю, что он друг..."

Когда журналисты спрашивали его, Моррисон оказывался в состоянии ответить на любой их вопрос: "Если отвергнуть своё тело, оно станет тюремной камерой. В этом парадокс - дабы переступить ограничения тела, нужно самому в него погрузиться - нужно быть целиком открытым для ощущений... Нелегко полностью принять своё тело - нас учили, что тело нуждается в контроле, доминировании над ним - природные процессы типа уринации и дефекации объявлены нечистыми... Пуристические настроения медленно, но умирают. Как может секс быть освобождением, если на самом деле вы не хотите прикасаться к собственному телу - если вы пытаетесь от него сбежать?" Мотивы секса и смерти, таинственные миры по иную сторону жизни, пределы возможностей жизни - в песнях Моррисона мы находим полноту выражения его страхов и преследовавших его идей. Моррисона можно называть претенциозным, но его претензии всегда основывались на знании: он выполнил домашнее задание.

Осенью 1966-го в его исполнительской манере ещё проглядывает неловкость, но Моррисон постепенно вырабатывает настолько сильный сценический образ, что он постепенно заслоняет собой его личность. Теперь он уже не просто самонадеянный, загадочный и сексуальный на сцене - такой он теперь и за ней. Подкрепляемый большими количествами "кислоты" и пива, он эволюционирует в замкнутого эротичного шоумена - поэта-гедониста. Как и его герою Элвису, Джиму была дарована харизма и сама "звёздность" - вещи, которым большинство людей научиться не могут. И только Моррисон использовал эти качества, чтобы создавать свою личность.

Обустроившись на Западном побережье, ноябрьскими деньками "Doors" вылетают в Нью-Йорк, чтобы дать свой первый концерт на выезде. Открывшись в начале 1965-го, "Ondine" был самым модным клубом Манхэттена. Он располагался на 59-ой Ист Стрит, ставшей Меккой молодых обаятельных нью-йоркцев. В самом разгаре движение хиппи, так что неудивителен тот факт, что группа решает дебютировать здесь. Их динамичные представления и новизна названия берут город приступом.

В Нью-Йорке Джим становится завсегдатаем клуба, даже когда у него нет выступлений, быстро втягиваясь в тусовку. "Дорз" станут играть в клубе и следующей весной; Моррисон воспринимает клуб как свой "воторой дом". Его поведение более предсказуемо, чем раньше: он напивается до бессознательного состояния, и его часто домой просто относят. Энди Уорхол вспоминает: "Джим мог сидеть в баре, пропуская порцию за другой, и так всю ночь, всё более пьянея с каждой; он слишком далеко заходил - и девушкам приходилось расталкивать его." Уорхол выделяет следующее: "Девушки интересовались теми парнями, которые не просто бегали за юбками. Я массу таких видел, которые вешались на Уоррена Битти, который столь хорошо выглядел, и они знали, что он их хочет. Но они искали тех, кто не стал бы за ними бегать, у кого были "проблемы"." Моррисон соглашается играть главную роль в первом фильме Уорхола про "голубых", но когда приходит время, на съёмках он не появляется. Следующим летом он должен был появиться ещё в одной картине Уорхола, но опять замысел канул в Лету.

В Нью-Йорке Моррисон впервые встречает Дэнни Филдза, пресс-агента "Дорз", назначенного компанией "Elektra". Филдз будет работать с группой на протяжении большей части их карьеры. По мнению Дэнни, "Моррисон был интригующ, но замкнут. Казалось, он иной - немного переменчив, в чём-то сложен, упрям, но иной. Но, проведя с ним больше времени, уже выяснялось, что он действительно другой, с ним будут проблемы. Его личность быстро приняла форму. Не был он ни очень приятным, ни очень тёплым - и он начал присваивать, сживаться с образом, придуманным им для сцены - тёмным, таинственным, словно нависшая туча."

Стив Хэмс (вице-президент "Elektra") вспоминает, как на одной из разминок в "Ondine’s" он начал видеть в нём потенциальную звезду: "Он фланировал ко мне по пространству бара - и тут я сказал себе, что раз парень может цитировать телефонную книгу, он должен продавать миллионы пластинок. У него была манера двигаться, маенра смотреть на вас, наконец, манера представлять себя; он был магнетизирующий. Он знал о способностях и знал, как их использовать. Также он был умён, и хотя был неряхой, когда бы он ни представлялся журналисту или компании звукозаписи на вечеринке или ещё где, если с тем была его жена, то он сперва пытался завоевать эту самую жену, что у него получалось. Так он делал обычно. Он вырос с тем, что его учили не любить секс, но с самого начала привык к обожанию. И он объединил свой образ на сцене, и за ней."

Когда проходили их первые гастроли в этом нью-йоркском клубе, мать Джима пыталась с ним связаться. Узнав через Хэмса, где Джим находился, она позвонила ему прямо в Отель Генри Хадсона (57-ая Западная Улица). Моррисон кратко переговорил с ней по телефону, после чего с ним случилась вспышка гнева. Члены семьи (обычно мать или брат) пытались достать его, что им практически никогда не удавалось, и Моррисон отказывался говорить с ними, в гневе сильно напиваясь. Старая жизнь теперь была позади него, и он не хотел, чтобы семья каким-либо образом пересекалась или влияла на его теперешнюю личность. Он переделал самого себя, и назад пути было не дано.

Новый образ целиком поглотил Джима Моррисона. Незамедлительно после успешного концерта в Филлмор Вест в начале 1967-го, певец отвёл Стива Хэмса в сторону и спросил, классный ли будет рекламный трюк, если Моррисон вдруг исчезнет, и "Elektra" разыграет мистификацию с его смертью. "Неплохая идея", ответил Хэмс, "но есть всего лишь одна загвоздка. Никто не знает, кто ты на самом деле такой."

Альбом "The Doors" остаётся и по сей день одним из экстраординарных дебютных альбомов в истории рок-музыки. Не просто рок-н-ролльная аранжировка, но утверждение намерения. Выпущенный в январе 1967, первый альбом группы ознаменовал мощный, театральный, блюз-роковый стиль, и наложил отпечаток на всю их карьеру. Как и все последующие диски, кроме "L.A. Woman", продюсировавшегося Брюсом Ботником, его продюсировал Пол Ротшильд, тридцатилетний поклонник "Doors", только что выпущенный после восьми месяцев отсидки за - о да, марихуану. Назначенный Джеком Хольцманом, Ротшильд незамедлительно становится пятым в группе. Он понимал, что им требуется понимание и сочувствие. Он предоставил им студию "Sunset Sound", что дало группе более внушительное звучание. Пластинки записывались быстрее, поскольку песни игрались группой много раз, так что репетиции были без особой необходимости. Записывался материал практически живьём, и монтировался в короткие сроки. Иногда для некоторых песен всё же нанимался басист, чтобы усилить несколько ненастоящее звучание бас-клавишных Рэя, но результат практически копировал сценический звук группы. Для Моррисона это была первая запись в хорошей студии, и его энтузиазм выражался в экстраординарных представлениях. Иногда, если он приходил в студию слишком пьяным, для того чтобы петь, или вообще не появлялся, записи откладывались, но по большей части всё шло по плану.

"The Doors" исполняли приковывающие внимание истории трансцеденции, сексуальности и смерти, и, по словам Моррисона, "празднования существования". Для поп-рок-сцены это была далеко не типичная тематика - тут царили "Monkees", "Turtles" и им подобные. И уж совсем эти чувственные, инспирированные дурманом песни не походили на всё слышанное ранее - это была современная жизнь, как она синтезирована эгоцентрированным "шаманом", это были стихи в рок-н-ролльной виньетке - упорные и одержимые песни свободы и одухотворённой смерти - "путешествие к правде".

Помимо тем жизни и смерти, "Дорз" исполняли и вещи других исполнителей. Среди них смесь авангардного попа и глубокого мрачного блюза - "Backdoor man" Вилли Диксона. Среди них и "Alabama Song (Whisky Bar)", чьи авторы Курт Вайль и Бертольт Брехт. Это отрывок из немецкой оперы Вайля "Der Aufstieg und Fall der Stadt Mahagonny", представленной в Берлине в 1930 году и переведённая впоследствии Брехтом как "The Rise and Fall of the City of Mahagonny". "Дорз" удалили из оригинальной версии песни один куплет:

"Oh show me the way to the next little dollar
Oh don't ask why..."

"Дорз" не были подобны "Monkees". "The End" длиной в одиннадцать с половиной минут (в концертных версиях за счёт изменения текста, декламирования поэзии и импровизаций растягивающаяся на все восемнадцать), в которой Джим излагал свои экзистенциальные теории, закрывала вторую сторону и стала гимном группы. Если "Light My Fire" показывала их как команду, занимающую верхние строчки хит-парадов "Billboard", то "The End" демонстрировала их террористами в искусстве. Пол Ротшильд вспоминает: ""The End" всегда изменялась. Джим всегда использовал её как открытый, чистый лист, чтобы рисовать на нём своими поэтическими образами, фрагментами, куплетами и просто чем-то, о чём он хотел сейчас поведать - она всё время изменялась... После того, как они её записали, они могли стараться исполнить похоже, но Джим всегда что-то оставлял за рамками, что-то привносил, менял местами."

В июле 1967 укороченная версия "Light My Fire" выпускается как сингл, быстро захватывая верхние строчки американских чартов, и оставаясь на первом месте три недели. Был реализован миллион копий, и песня стала самым успешным синглом года. (Правда, первым синглом с пластинки стала "Break On Through", но внимания к себе в то время не привлекла.) Написанная Робби Кригером, она по сей день остаётся их наиболее узнаваемой песней. "Надо было потрудиться, чтобы сделать её заметной на фоне песен Джима",- скажет Кригер в 1988-м. "Я подумал, стоит написать песню об универсалиях, в большом масштабе, то есть о земле, воздухе, огне или воде. Я выбрал огонь, в большей степени потому что мне нравилась песня "Стоунз" "Play With Fire"." Спев в своём лучшем стиле "а-ля Элвис", Моррисон вложил душу и сердце в песню, как бы посылая приглашение все молодым девушкам мира. "Джиму нравилась идея звёздного успеха группы, быстрого и большого успеха," - говорит Кригер. "Но для него, пусть даже "Light My Fire" стала хитом, всё происходило слишком медленно. Не было бы успеха этой песни, мы вряд ли оставались дальше вместе."

Но они остались - и мировая рок-пресса встретила их с рапростёртыми объятиями. Были те, кто не понимал, что группа делает, но они только помогали раздувать огонь вокруг их успеха. Для прессы, быстро осознавшей, что "Дорз" вращаются вокруг вокалиста, Моррисона как с небес спустили - и красив, и говорит внятно, и интеллигентен, да ещё и хороший рок-певец - и Моррисон не чувствовал нехватки слов, всегда снабжая журналистов тем, что можно цитировать. Он знал, кто из них в какой газете работает, и соответственно подгонял интервью, всегда имея при себе, что сказать.

Говорит Дэнни Филдс: "Не думаю, что был какой-нибудь журнал, ни разу не поместивший его на обложку. Он давал журналистам того, что те желали, и он получал желаемое взамен. Часто казалось, что ему тысяча лет - это проявлялось в ловкости, интересности и тех путях, которыми он влиял на людей, пусть даже поведением напоминая юношу. Но поскольку он был столь расчётлив и умел в обращении, вам не особенно хотелось с ним подружиться. Он мог привлекать людей, но настоящих друзей у него не было".

В пресс-релизе компании Elektra, сопровождавшем выпуск альбома, Моррисон декларирует один из многих своих манифестов. "Можно сказать, что это случайно, что я настолько подхожу выполянемой работе. Это ощущение вот уже двадцпть два года натянутой тетивы, и вдруг отпущенной. Меня всегда привлекали идеи, бунтовавшие против авторитетов. Мне нравятся идеи прорыва или свержения существуюшего порядка. Интересует всё, связанное с восстанием, беспорядком и хаосом - а особенно в действии без видимой причины. Для меня это кажется дорогой к свободе - внешний бунт как путь к свободе внутренней. Вместо того, чтобы начать изнутри, я начинаю извне - начинаю достигать духовного сквозь физическое."

Теперь он заявлял также, что его родители, вся семья, умерли. Постольку, поскольку Моррисон был убеждён, это и было так. Он теперь был Королём-Ящерицей - что поделать, обычно у Королей-Ящериц не бывает родителей.

Интересен следующий факт. Вскоре после выхода столь успешного альбома, Стив Хэмс нанимает небольшую группу девушек, которые будут повсюду следовать за группой и создавать столько истерии, как только смогут. Это способствовало появлению армий других девчонок, кричащих на концертах, цветов и нижнего белья, летящего на сцену. Подобные схемы отрабатывались и с "Битлз", тем не менее обе группы быстро обрели громадные аудитории настоящих, подлинных поклонников и ценителей творчества. Кстати, "Doors" были первой рок-группой, использовавшей хит-парад для продвижения собственной продукции - магазина одежды "Ящик Пандоры" (Pandora's box) на Бульваре Солнечного Света.

Альбом "The Doors" продолжал продаваться в значительных количествах, оставаясь в списках популярности два года, и группа выступала в Лос Анжелесе, Сан-Франциско и Нью-Йорке. Имидж Моррисона, в каком он представал перед публикой, был, по сути, утверждён. Сильный и уверяющий новый герой рок-н-ролла с глубоко посаженными глазами а-ля Гарбо и со свойственной южанам сексуальным растянутым произношением. Но в частной жизни он постепенно начинал разрушаться. Наконец, он переехал в квартиру Пэмелы Кёрсон в Лаурель Каньон, но продолжал флиртовать; и его пьянство стало настоящей проблемой для группы, так что они нанимали людей, "присматривавших" за ним. "Дорз" обретали всё большую известность, играя в залах всё больших размеров для возрастающего количества слушателей, и их свита из менеджеров, юристов и агентов по рекламе. Их записи продавались по всему миру, и их фотографии печатали во всех нужных журналах. Всё равно в самой своей сердцевине их мир продолжал разваливаться.