ЛЕТО ЛЮБВИ
У каждого из нас есть
время, в которое он хотел бы перенестись. Одни мечтают о том, чтобы
хотя бы на день очутиться в семнадцатом веке и, подкручивая усы
и позвякивая шпорами, пройтись по одной улице с д'Артаньяном; другие
с удовольствием попили бы из огромных чанов сивухи в компании Петра
Первого; а третьи летают во сне на истребителях второй мировой войны
и, просыпаясь, никак не могут понять, как упустили в бою этот проклятый
"Мессер"...
А я хотел бы перенестись
в Лето Любви. Оно началось ровно сорок лет назад в Сан-Франциско,
в квартале Хэйт-Эшбери, заселенном хиппи. Хиппи стекались в Хэйт-Эшбери
со всех концов Америки, и к лету 1967 года их было тут как минимум
пятнадцать тысяч человек. Пятнадцать тысяч молодых людей, отвергнувших
отчий дом и презревших погрязшую в бизнесе родную страну во имя
того, чтобы начать новую жизнь и создать иную реальность. Эта новая
реальность возникала здесь, на берегу залива Золотой Рог, в густых
звуках рок-музыки, в сладком аромате марихуаны, в звоне колокольчиков,
обрамлявших шляпы и клеши, в безумных танцах и страстных спорах.
Это была другая планета,
и вся остальная Америка именно так воспринимала Хэйт-Эшбери. Несколько
турфирм даже организовывали туда экскурсии для благонамеренных американцев.
Туристы были осторожны и из автобусов не выходили, хотя хиппи не
представляли никакой опасности. У домохозяек и клерков отвисали
челюсти и шла кругом голова. Мимо них по тротуарам шагали длинноволосые
босые люди в адмиральских мундирах, украшенных орденами никогда
не происходивших войн; розовые штаны в обтяжку прекрасно сочетались
с высокими черными цилиндрами; оранжевые тоги буддистских монахов
соседствовали с голубыми продранными джинсами, и повсюду была бахрома.
Она свисала с брюк, с пиджаков, с жилеток, с рукавов и даже с ушей.
Иногда туристы видели голую девушку, невозмутимо едущую на трамвае.
Это был beautiful people - новый прекрасный народ, живший не в двадцатом
веке и не в Америке, а на территории свободы и в фантастическом
Лете Любви.
Любовь была золотым ключиком,
который отпирал дверь к всеобщему счастью. Зараза бизнеса, крысиные
бега политики, агрессия против ближнего, убогие правила жизни, требующие
от каждого, как от дрессированной собачки, знать свое место и тявкать
по приказу - все это в Лето Любви было выброшено, как хлам. Тысячи
людей начинали день, произнося просветляющие мантры, соединявшие
их со звездами. В предрассветных сумерках звучали тихие флейты.
День начинался, и на улицы выходили улыбающиеся люди, которые все
как один хорошо относились друг к другу. Где и когда еще существовала
такая уличная толпа? Любовь, страшная редкость в мировой истории,
самый ценный минерал жизни, самый прекрасный вкус бытия - она была
здесь. Любовь начиналась с утренней самокрутки, пущенной по кругу,
продолжалась в долгих беседах о близкой революции в магазине "Хохочущий
Енот", любовь доходила до восторга на вечернем концерте Jefferson
Airplane в зале Филлмор и превращалась в ковер-самолет, уносящий
в экстаз во время секса с подружкой на мягкой травке парка.
У Лета Любви были свои
герои. Ленин учил революционеров прежде всего захватывать почту,
телефон, телеграф и банк, но группа Grateful Dead никак не могла
врубиться, а на хрен вообще человеку такая дурацкая вещь, как банк.
Что с ним делать? Они предпочитали захватывать парки. Тактика Grateful
Dead была проста: без всяких уведомлений, не испрашивая никаких
разрешений, они подвозили на грузовиках аппаратуру, подключались
к ближайшему проводу (электричество принадлежит народу, а не Чубайсу!)
и начинали концерт. Эта раблезианская группа часами и днями играла
свои бесконечные композиции. Иногда их менеджер выбегал на сцену
и отнимал у них гитары, а они с удивлением пялились на него и не
могли понять, чего это он так разбушевался. "Да вы играете
пятый час подряд!", - кричал он им. - Концерты такими длинными
не бывают!" "Пятый час? А это у нас что, концерт, да?",
- удивлялись музыканты.
У Лета Любви была и своя
экономика. Ее столпом был человек по имени Аугуст Оусли Стенли Третий,
внук сенатора США и владелец ярко-красного мотоцикла. Этот гениальный
алхимик создавал в своей тайной лаборатории чистейший ЛСД, большая
часть которого бесплатно раздавалась на концертах. Кое-что шло в
продажу, а на вырученные деньги меценат Стенли субсидировал хипповую
газету Oracle (тираж 100 тысяч экземпляров) и разрабатывал так называемую
Стену Звука, состоявшую из 25 тонн усилителей и динамиков. Это создание
инженерного гения Стенли должно было стать вторым изданием Иерихонской
трубы, с помощью которой, как известно, Иисус Навин сокрушил крепостные
стены. Алхимик и внук сенатора тоже собирался сокрушить звуком стены
между одними странами и другими странами, между одними людьми и
другими людьми, между реальным и возможным. Но ему вечно мешала
полиция. К Стенли все время приходили с обысками агенты ФБР, и люди
из офиса шерифа, и еще какие-то спецслужбы, и тогда он садился на
свой красный мотоцикл и уносился от них к горизонту. У него всегда
была на крайний случай пара сотен тысяч долларов наличными, заткнутых
за голенище модного ковбойского сапога. И девушка за спиной, на
заднем сиденье его могучей машины.
Вторым столпом экономики
Лета Любви были диггеры - неутомимые муравьи района Хэйт-Эшбери.
Они обеспечивали район бесплатным продовольствием. Диггеры были
активны и вездесущи, как миссионеры или агенты разведки: они проникали
в кабинеты директоров продуктовых складов, вели переговоры с менеджерами
торговых сетей и постоянно контролировали помойки, куда универсамы
выбрасывали продукты с истекшим сроком годности. Диггеры на практике
реализовали хипповый принцип, гласивший: "Кто не работает -
тот тоже ест!" Деньги они ненавидели и периодически ходили
по улицам с черным гробом, наполненном долларами. Куда они девали
этот гроб, я точно не знаю, но предполагаю, что сбрасывали его в
океан с самой высокой горы. Ежедневно в четыре часа дня они кормили
всех желающих. И у них всегда было, чем их накормить.
Формой организации жизни
в Лето Любви была коммуна, или община, или семья. Хипповые семьи
могли состоять из двух человек, а могли из ста. У Кена Кизи была
своя хипповая семья, у Джанис Джоплин своя, у Grateful Dead своя,
и у прекрасной Грейс Слик из Jefferson Airplanes тоже своя. Это
было нечто среднее между средневековым двором какого-нибудь князя
и бандой анархистов. Семьи занимали целые особняки, которые - вот
странно! - в Сан-Франциско в Лето Любви можно было арендовать за
деньги, которых сейчас в Москве не хватит, чтобы купить квадратный
метр жилпощади. В этих семейных особняках люди медитировали, часами
сидя в позе лотоса, играли в бильярд, пили пиво, обсуждали последний
альбом Beatles и вышивали цветы на юбках и брюках.
Главы у такой семьи не
было принципиально. Хиппи отрицали само понятие героя и лидера.
Человек сам себе герой и сам ведет себя туда, куда ему надо. А если
ему никуда не надо, то пусть никуда и не идет. Хипповая семья отменяла
структуру общества: в Хэйт-Эшбери не было ни классов, ни социальных
групп, ни вожаков, ни главарей, ни президентов, ни директоров, ни
начальников, ни генералов. Как, наверное, хороша жизнь, в которой
ничего этого нет!
Лето Любви было утопией,
которая смогла воплотиться на короткий момент времени. Лето Любви
было слишком ярким и прекрасным, чтобы продлиться долго; оно было
подобно бабочке, которая совершает свой замысловатый полет на наших
глазах. Эта утопия не сумела долго просуществовать в наполненном
дурью и злобой воздухе общества; ее погубили власть, и пресса, и
бизнес, и еще сотни обстоятельств, о которых здесь не хочется говорить.
Потому что побед насилия на ненасилием, алчности над щедростью,
властолюбия над свободой в мировой истории и без того множество.
А Лето Любви - одно.
Алексей Поликовский
(weter)
|